Жизнь самого “репертуарного” автора отечественного театра до сих пор остается неизвестной и недооцененной.
Из года в год школьники начинают знакомство с Островским благодаря пьесе “Гроза”. Пишут сочинения про “образ Катерины” и “образ Кабанихи” и вставляют туда знаменитое выражение критика Добролюбова про “луч света в темном царстве”. На самом деле по большинству юных голов данный луч наносит солнечный удар, и на этом любовь к творчеству Островского заканчивается. Потому что, во-первых, мало кого в 16 лет увлекает история молодой женщины, выданной замуж не по любви и утопившейся в Волге; во-вторых, пьесы вообще читать тяжело.
Хорошо, если учитель попадется неравнодушный и добавит, что пресловутый “образ Катерины” Островский списал с женщины, которую страстно любил, и она же сыграла эту роль на премьере. Что в финале спектакля над Катериной рыдал не только зрительный зал, но и актриса, игравшая злую свекровь Кабаниху. Что на поклонах Островский в порыве позволил себе прилюдно обнять свою любимую, между прочим, замужнюю, женщину. И что вообще биография его была отнюдь не такой “бледной”, как язвительно утверждали современники и как убеждены потомки.
Колумб Замоскворечья
Островский родился по старому стилю 31 марта, а по новому — 12 апреля 1823 года, в Москве, на улице Малая Ордынка. И со стороны отца, и со стороны матери его предки были священнослужителями. Но отец, Николай Федорович, нарушил семейные традиции и получил юридическое образование. Его успехи на этом поприще привели к тому, что в 1839 году Островским было пожаловано дворянство.
К этому моменту матери семейства уже не было в живых. Но вторая жена Николая Федоровича, шведская баронесса Эмилия фон Тессин, оказалась приличной мачехой, по крайней мере, она заботилась о воспитании и домашнем образовании детей своего мужа от первого брака.
Первые впечатления Саша черпал из богатой отцовской библиотеки, но гораздо более яркая жизнь открывалась ему прямо за порогом, на улочках родного Замоскворечья. Сейчас это престижный район столицы, а двести лет назад — таинственная для других москвичей страна, жившая по отдельным законам. Местность сильно пострадала от пожара 1812 года, и селились здесь в основном мелкие чиновники и купцы.
Вот купцы-то и были тем сословием, которое вызывало жгучий интерес. С одной стороны, многие из них были неграмотны, ходили в простой одежде, а в бороде у них застревали крошки хлеба. Не все еще освоились с отчествами — вспомним пьесу Островского “Лес” и одного из героев, богатого и жуликоватого Ивана Петрова Восьмибратова. Но уже тогда купцы становились хозяевами жизни, их вполне можно сравнить с “новыми русскими” из относительно недавних “лихих 90-х”.
Как у людей денежных, у купцов нередко возникали имущественные споры, и стряпчий Николай Федорович Островский принимал таких клиентов прямо у себя дома. Маленький Саша с интересом слушал всякие купеческие “словечки”, и иногда у него появлялось желание сложить из этого историю — так, как в папенькиных книгах. Но отец даже помыслить не мог, чтобы сын избрал иное поприще, кроме юридического. А то, что мальчик книгочей, да еще пропадает на всяких представлениях в местных балаганах — это дело десятое.
По окончании гимназии юноша поступает на юридический факультет Московского университета. А от исконных университетских зданий рукой подать до Большого и Малого театров, в которых тогда играла единая труппа, делящаяся на оперную, балетную и драматическую. Студенты и сами были большие охотники сыграть спектакль, и среди них — Саша Островский. А еще больше ему хотелось написать произведение, которое можно было бы поставить на настоящей сцене.
То ли из-за увлечения театром, то ли по другим причинам, но студент Островский в 1843 году проваливает экзамен по римскому праву и пишет заявление об уходе из престижного учебного заведения. Отец не сдается и устраивает наследника на работу в Совестный суд — там разбирались происшествия и споры, за которыми не стоял “злой умысел”. Позже Островский перешел на работу в Коммерческий суд. Надо ли говорить о том, что впоследствии многие судебные процессы легли в основу его пьес и были щедро сдобрены нравами и словечками, подсмотренными и подслушанными в Замоскворечье.
Кстати, после ухода из университета отец, к тому времени очень состоятельный человек, перестал ссужать сына деньгами. Биографы Островского шутят, а может быть, и всерьез утверждают, что именно потому у большинства его пьес такие “говорящие” названия — “Бедная невеста”, “Богатые невесты”, “Бедность не порок”, “Бесприданница”, “Не так живи, как хочется”, “Бешеные деньги”, “Доходное место”.
Единственное яркое пятно
Была у папеньки еще одна причина для недовольства — Александр сошелся с девушкой низкого происхождения. В истории она осталась как некая Агафья Ивановна. Вернее, не осталась, а скорее, вернулась туда, хоть и без фамилии — ведь позже законные дети Александра Николаевича постарались убрать эту “постыдную” связь из биографии знаменитого отца. Об Агафье Ивановне говорили, что это была женщина с тонким вкусом, которая многое подсказывала любимому, когда тот создавал свои пьесы.
Мудрость этой женщины распространялась не только на творчество, но и на обычную жизнь. Островский не мог на ней жениться официально, 20 лет они прожили невенчанными. Почти все их совместные дети умерли в младенчестве, лишь один сын дотянул, кажется, до 20-летнего возраста. И все эти годы Агафья Ивановна мирилась с тем, что Александр Николаевич часто увлекается женщинами и, конечно же, актрисами, среди которых была настоящий самородок, бывшая крепостная Любовь Никулина-Косицкая.
Несколько запутанная личная жизнь, в которой была гражданская жена, страстные романы, а потом законный брак, — единственное “желтое” пятно в жизни Островского, которого кто-то из современников окрестил “домоседом с бледной биографией”. Как сказал другой известный драматург, злые языки страшнее пистолета. Хотя действительно, с виду каких-то ярких событий у Островского не наблюдалось. Он не стрелялся на дуэлях, не воевал, не возглавлял громких литературных направлений. А то, что он практически в одиночку реформировал такое “темное” и неподъемное царство, как русский театр, — ну подумаешь, мелочь.
Новое светило
…Когда молодой юрист Александр Островский переносил на бумагу любопытные диалоги, услышанные в суде, и пытался создать из них подобие пьесы, он, конечно, не знал, что станет революционером на российском театре. Для начала он пишет небольшую пьесу “Картины семейного счастья” и читает ее в московских домах. Услышав произведение 24-летнего автора, знаменитый славянофил, критик, профессор Московского университета Степан Шевырев поздравляет собравшихся с рождением “нового драматического светила в русской литературе”.
В 1850 году журнал “Москвитянин”публикует комедию, которая имела названия “Несостоятельный должник”, “Банкрут”, а сейчас мы ее знаем как “Банкрот, или Свои люди — сочтемся”. Пьеса даже не дошла до подмостков, но ее хвалили молодой Лев Толстой, Иван Гончаров, наконец сам Гоголь, который давно прославился со своим “Ревизором”. Но, видимо, и полуграмотные купцы тоже кое-что услышали, прочли и остались очень недовольны. Ничего удивительного — в пьесе действовали обманщики, нарушившие “святое купеческое слово”. Влиятельные представители торгового сословия пожаловались куда следует, и в результате канцелярия Николая I запретила пьесу к постановке.
Первое творение Островского поставили в 1853 году в Малом театре, и это была пьеса “Не в свои сани не садись”. Таким образом, в 2023 году мы отмечаем не только 200-летие Островского, но и 170-летие со дня его первой премьеры. И все эти полтора с гаком столетия Александр Николаевич остается одним из самых востребованных драматургов. Так было до революции, так было в советском театре и ничего не изменилось в наши дни.
“Родитель” Станиславского и Чехова
В 1850 году Островский расстается с юриспруденцией и решает жить исключительно литературным заработком. За свою жизнь он написал в общей сложности 48 пьес. Ну и что, скажет кто-то, вот Чехов — написал всего пять, и каждая шедевр. Оно действительно так, но без драматургии Островского, скорее всего, не было бы такого успеха драматургии Чехова. Почему? Для этого нужно вспомнить, что представлял собой русский театр в момент прихода туда Александра Николаевича.
Солидных театральных коллективов, располагающих собственным зданием, постоянной труппой, репертуаром, хоть какими-то вспомогательными цехами — костюмерным, гримерным и т.д., а также нормальной бухгалтерией, — такие можно было пересчитать на пальцах одной руки. В основном это были Большой и Малый в Москве и Александринский в Петербурге. И даже там в основном ставились водевили, глуповатые комедии или, наоборот, высокие трагедии, рассчитанные на игру одного актера-премьера. Очень часто представление, как в опере или балете, прерывалось аплодисментами, корифей выходил на авансцену и несколько минут кланялся публике.
Несмотря на то, что в 1809 году в Москве была создана Театральная школа (будущее училище им. Щепкина), подготовка актеров велась из рук вон беспорядочно. В основном делался упор на воспитание балетных и певческих талантов, драматические курсы то открывали, то закрывали. Только в 1832 году с приходом в училище знаменитого актера Михаила Щепкина дело более-менее пошло на лад.
Однако получившие образование актеры в дальнейшем могли рассчитывать в основном на удачу. Они ходили “из Вологды в Керчь, и из Керчи в Вологду”, мечтая пристроиться в более-менее крепкую труппу. Нередко актеры продавали себя на ярмарках антрепренерам, которые могли запросто “кинуть” лицедеев.
Не удивительно, что многие знаменитые, обласканные публикой, актеры не принимали драматургию Островского, тот же Щепкин. Потому что это были совершенно новые пьесы, с одновременно бытовой и сочной лексикой (именно поэтому Островского с трудом переводят на другие языки), где ставка не делалась на одного, пусть даже гениального, актера. Из-за насыщенного многоходового сюжета требовалось режиссерское вмешательство, и нередко Островский сам становился режиссером своих творений. В пьесах Александра Николаевича рассказывалось не о вымышленных водевильных персонажах или античных героях, а об обычных людях, которые любили, страдали, пили, дрались, обманывали. Еще и не каждый мог такое сыграть.
Именно Островский ввел так называемую “традицию четвертой стены”, когда актер не “выпадает” из действия, выходя к публике. Позже эту традицию развил и закрепил в своей Системе Станиславский, а без нее невозможно было бы играть Чехова.
Наконец Островский создавал в своих пьесах яркие драматические роли для актрис, в том числе возрастных. Кстати, ту же “Грозу” он написал в качестве бенефиса для своей возлюбленной Косицкой, она сама его об этом попросила. Талантливая женщина была замужем за человеком, которого совершенно не любила, и многие подробности из ее личной жизни “достались” Катерине.
В советском театре очень многие выдающиеся актрисы блистали в пьесах и экранизациях Островского. Фаина Раневская свою последнюю роль сыграла в пьесе “Правда — хорошо, а счастье — лучше”. Наталья Гундарева, наоборот, ярко заявила о себе в спектакле “Банкрот, или Свои люди — сочтемся”. Великолепно играли Мамаеву в “На всякого мудреца довольно простоты” Татьяна Доронина и Инна Чурикова. Нину Алисову до сих помнят по черно-белому фильму “Бесприданница”, а в более поздней экранизации этой пьесы, “Жестоком романсе”, очередной раз гениально выступила Алиса Фрейндлих.
…Постепенно Островский взвалил на себя дальнейшее строительство театрального училища, организовал Артистический кружок, помогавший начинающим и нуждающимся деятелям сцены. Он использовал свой юридический опыт, чтобы улучшить законодательную ситуацию в театральном деле. Наконец он часто давал актерам и театрам личные деньги. Поэтому несмотря на установленную драматургу Александром III хорошую пенсию, денег ему и его единственной законной жене Марии Васильевне, родившей шестерых детей, часто не хватало.
Не давало особых доходов и живописное костромское имение Щелыково. Хотя именно там стареющий Островский старался проводить все теплые месяцы года. В Щелыкове ему лучше всего отдыхалось, думалось и — снова работалось.
В щелыковской усадьбе солнечным днем 14 июня 1886 года завершилась эта “бледная” биография. Островский внезапно упал замертво — не выдержало сердце. Там же, на берегу любимой Волги, которая была “героиней” многих его пьес, его и похоронили.
