“Они были так нужны, так полезны друг другу — и пусть это будет между нами, — но они ненавидели друг друга!”
Михаил Чехов о Станиславском и Немировиче-Данченко
Подписаться на нас в соцсетях
Эти слова племянник великого русского драматурга, гениальный актер и режиссер, эмигрировавший из России, произнес в Голливуде в 1955 году. В СССР подобное было немыслимо. Станиславский и Немирович-Данченко воспринимались как единое и неделимое, примерно как Маркс и Энгельс.
Однако в 1962 году советским любителям театра чуть не взорвали мозг. Трудно сказать, много ли народу читало журнал “Исторический архив”, но публикация, появившаяся там в преддверии 100-летия Станиславского, вызвала быструю и гневную реакцию. Так, в газете “Советская культура”, весьма авторитетном тогда издании, опубликовали письмо коллектива МХАТа под названием “В кривом зеркале”. В результате в ноябре 1962 года скромных “архивистов” закрыли. А все из-за того, что автор скандальной публикации использовал малую часть переписки основателей Художественного театра, из которой следовало: между ними все было отнюдь не безоблачно.
Правда, через три года в Советском Союзе наконец разрешили опубликовать “Театральный роман” Михаила Булгакова. Тот не пожалел ярких красок, чтобы изобразить закулисье Художественного театра. И с тех пор не только знатокам, но и любителям не дают покоя два вопроса: какие же на самом деле были отношения у отцов-основателей и почему Станиславский первый, а Немирович-Данченко только второй?
Театровед Ольга Радищева посвятила взаимоотношениям Станиславского и Немировича-Данченко целых три тома, доказывая, что не было у них не только ненависти, но не было среди них даже первого и второго — настолько оба равновелики.
Но все равно для большинства Станиславский остается автором знаменитой Системы, по которой обучают актеров, книги “Моя жизнь в искусстве”, афоризмов типа “Не верю!” или “Театр начинается с вешалки”. А Немирович-Данченко… Он что-то такое предчувствовал. В 1908 году, когда Художественный театр находился на пике популярности, из-за какого-то рядового конфликта, он написал Станиславскому полные горечи слова: “Я с ревностью, теперь перегоревшей, но с убеждением в Вашей заслуженности, с полным признанием всех Ваших прав на это — уступил Вам всю художественную славу театра, всю целиком. Все хорошо знают, что в истории театра моего имени не будет, — будет только Ваше имя”.
Владимир Иванович ошибся: имя его в истории осталось. Но вот про его “жизнь в искусстве” знают очень не много. А она была — длинная, трудная и местами даже героическая.
Алгебра и гармония
Немирович-Данченко родился от отца-украинца и матери-армянки. Это произошло 23 декабря 1858 года в местечке Озургети в Кутаисской губернии. В семье Ивана Немировича-Данченко и Александры Каспаровны Ягубян было шестеро детей. Самый старший, Василий, впоследствии стал писателем. Но он эмигрировал из Советской России и был навсегда вычеркнут из списка литераторов, достойных упоминания. Еще один брат и сестра Владимира Ивановича служили актерами.
Для того чтобы дети получили хорошее образование, семья перебралась в Тифлис. Жили они по соседству с летним театром. Говорят, что Александра Каспаровна, была заядлой театралкой. И, возможно, именно благодаря ей в детях “забилась” творческая жилка.
Когда глава семьи внезапно скончался — он угорел в бане, — ради соблюдения приличий маленький Владимир сопровождал матушку в театр. И постепенно стал не только разыгрывать сценки, но и писать пьесы. Однако поступил он не в актеры и не в драматурги, а на математический факультет Московского университета. Позже Михаил Чехов отмечал, что математическое мышление было присуще Немировичу-Данченко как режиссеру и позволяло ему моментально схватывать основную мысль будущего спектакля.
Но Владимир еще пытался бороться с судьбой и даже перешел с математического факультета на юридический. В это время он уже публиковался как театральный критик. Постепенно познакомился с Островским, Достоевским, Чеховым, Чайковским. В общем, в 1879 году Немирович-Данченко распрощался с университетом и целиком ушел под крыло Мельпомены.
Он начал писать пьесы, которые имели успех. В это же время Станиславский, который на четыре года моложе Немировича-Данченко, играет на любительской сцене, в том числе в произведениях своего будущего соратника.
Удивительно, но сведения о личной жизни Владимира Ивановича чрезвычайно скудны и противоречивы. Известно, что в 1886 году его женой стала Екатерина Николаевна фон Корф, дочь известного педагога. Вроде бы перед этим у нее был неудачный брак, от которого остался сын Михаил, и этому мальчику Немирович-Данченко дал свою фамилию. Но в любом случае брак этот был очень крепким, несмотря на то, что Владимир Иванович до очень зрелых лет имел романы, особенно с актрисами.
Про него вспоминают, что он всегда прекрасно одевался, пользовался хорошим одеколоном, обладал прекрасными манерами. Но был страшно неуклюж, с ним постоянно происходили какие-то невероятные истории, например, однажды загорелась коробка спичек, лежащая в кармане его пиджака.
Немирович-Данченко переживал из-за невысокого роста. Позже, фотографируясь с двухметровым Станиславским, Владимир Иванович тщательно выбирал место — надо было встать так, чтобы оказаться вровень с Константином Сергеевичем.
Он был азартным картежником. В царские времена мог из-за какой-то неудачи уехать за границу, чтобы “оторваться” в казино. Об этом рассказывал историк МХАТа Анатолий Смелянский.
Внук Владимира Ивановича, ныне работающий в МХТ им. Чехова, вспоминал, что дед любил принимать гостей, правда, немногих и постоянных. Но в узком кругу это был очень веселый, гостеприимный и остроумный хозяин.
Дело в шляпе
Историческое предложение о том, чтобы встретиться и поговорить о создании нового театра, исходило от Немировича-Данченко. Естественно, они со Станиславским познакомились несколько раньше, прежде чем сошлись в московском ресторане “Славянский базар”. Некоторые даже утверждают, что их познакомил Чехов. В любом случае наследник богатых промышленников Алексеевых, взявший для любительской сцены псевдоним Станиславский, много слышал о драматурге, романисте и преподавателе Московского музыкально-драматического училища Немировиче-Данченко. А спектакли Общества искусства и литературы, основанного Станиславским в 1888 году, гремели по всей Москве.
Оба мечтали об одном и том же — реформировать театральное дело и создать театр, в котором было бы все не так, как в официальных императорских. Там, например, практически отсутствовал режиссер, его роль сводилась к тому, чтобы показать актерам, откуда выходить и где стоять. Спектакли были рассчитаны на “премьеров”, говоривших самые выигрышные монологи на публику, как на концерте. Подобные “бенефисы” прерывались бурными овациями и мешали воспринимать пьесу как нечто целостное.
А в это время появлялась новая драматургия, которая требовала совершенно иного подхода. Не случайно пьеса Чехова “Чайка” провалилась в Александринском театре в 1896 году — актеры просто не знали как это играть.
Немирович-Данченко обожал Чехова. Он писал: “Чехов — это как бы талантливый я”. Между тем Грибоедовская премия по литературе 1896 года была присуждена именно Немировичу-Данченко, за пьесу “Цена жизни”. Тогда его называли чуть ли не преемником Островского.
21 июня 1897 года Владимир Иванович отправил Станиславскому свою визитную карточку с припиской: “Я буду в час в “Славянском базаре” – не увидимся ли? Или известите по прилагаемому адресу, когда и где”.
Та встреча длилась 18 часов, из ресторана отправились в подмосковное имение Алексеевых — Любимовку. Тогда им казалось, что они едины во всем. Оба полагали, что очень удачно распределили полномочия: оба будут режиссерами, но Немирович-Данченко при этом отвечает за литературный материал, а Станиславский — за актерское искусство. Были затронуты и вопросы, которые сейчас вызывают улыбку. А ведь тогда, например, в театрах не было гардероба — богатых господ ожидали лакеи, а бедные, если и ходили в театр, шуб у них точно не имелось. Состоятельный господин, заплативший за “кресла”, а то и за ложу, мог войти в театр в любой момент, совершенно не думая о том, что мешает актерам и другим зрителям. “Вход в зрительный зал после третьего звонка запрещен” — это, можно сказать, родилось в “Славянском базаре”. А еще, до сих пор зрители, приходящие в Камергерский переулок, в здание МХТ им. Чехова, могут прочитать на стене фойе слова: “Дирекция покорнейше просит дам, занимающих отдельные места, снимать шляпы”.
Дело было, конечно, не в шляпах, а в принципах, по которым будет работать новый театр. Не случайно в его названии сразу появились два слова — “художественный” и “общедоступный”. Другая режиссура, другой репертуар, другая манера игры, другие декорации, другая ценовая политика, наконец собственная актерская школа — вот к чему прежде всего стремились Станиславский и Немирович-Данченко.
Прежде чем в Камергерском переулке появилось современное здание МХТ, созданное Федором Шехтелем, новый театр, основанный на паях, обитал в саду “Эрмитаж”. Он открылся спектаклем “Царь Федор Иоаннович” 26 октября 1898 года. В главной роли блистал ученик Немировича-Данченко Иван Москвин. Но настоящим рождением театра считается премьера чеховской “Чайки”, состоявшаяся 29 декабря того же года и прошедшая с огромным успехом.
Два атланта
Уже первые совместные постановки показали, что все, оговоренное во время встречи в “Славянском базаре”, гладко выглядело только на бумаге. Мы не будем углубляться в “трехтомную” историю взаимоотношений Станиславского и Немировича-Данченко. Воспользуемся лучше словами все того же Михаила Чехова. Он говорил, что Станиславский и Немирович-Данченко напоминали атлантов, которые с разных сторон держат одну арку.
Немировичу-Данченко принадлежит заслуга переноса на театральную сцену таких сложных литературных произведений, как “Братья Карамазовы” Достоевского, “Живой труп”, “Анна Каренина” и “Воскресение” Толстого. Он “привел” в МХТ не только Чехова, но и драматургию Ибсена и Горького. Если Станиславский в первую очередь шел в своей режиссерской работе от актерской игры, то Владимир Иванович настаивал на том, что вложил в пьесу автор.
Ссорились они часто, неоднократно Немирович-Данченко даже хотел уйти в Малый театр, который так критиковал до создания Художественного. Однажды Станиславский сказал: “Хотите уйти? Уходите. Но! Сейчас пять часов, и если вы уйдете, то в пятнадцать минут шестого меня уже не будет в Художественном театре!”.
Удивительно, но их конфликты всё обращали в “золото”. Например, после революции оба, порознь, организовали Станиславский — Оперную, а Немирович-Данченко — Музыкальную студии. В результате в 1941 году, объединившись, эти студии создали знаменитый музыкальный театр, носящий имена Станиславского и Немировича-Данченко.
Новое время, как новая пьеса
После революции для театра наступили по-настоящему трудные времена. Начать с того, что часть труппы во главе с гениальным Василием Качаловым, оказалась на Юге России, оккупированном белогвардейцами, и не собиралась возвращаться в Москву. Уговаривать их пришлось Немировичу-Данченко.
Знаменитый театровед Инна Соловьева отмечала такую черту Владимира Ивановича, как умение входить в новое время, как в новую пьесу. Эмоциональный Станиславский, в котором всегда бушевала его актерская природа, не то чтобы не разбирался в политике, а предпочитал не замечать ее. В то время как умение Немировича-Данченко ладить с власть имущими, в том числе с всесильным Сталиным, позволило впоследствии спасти немало судеб.
Казалось бы, у Владимира Ивановича было достаточно возможностей, чтобы навсегда покинуть Советский Союз. Он довольно продолжительное время находился в Голливуде и даже вел там переговоры о постановке фильма. Затем работал в Италии. Но все равно возвращался в Художественный театр, который давно уже был “не тот”, хоть власти и впихнули в название слово “академический”.
В 1928 году отмечали 30-летие МХАТа. Прямо из театра Станиславского увезли с сердечным приступом, и с тех пор он больше никогда не выходил на сцену. Константин Сергеевич прожил еще 10 лет и посвятил эти годы работе над своей знаменитой Системой обучения актеров, а также — Оперной студии. Занятия часто проходили прямо у него дома. А “на хозяйстве” оставался Немирович-Данченко, которому в 1938 году, на минуточку, было уже под 70. Со временем они настолько отдалились друг от друга, что перестали даже разговаривать по телефону…
Но вот в 1938 году умирает Екатерина Николаевна. И уже совсем больной Станиславский пишет своему соратнику: “Милый и дорогой Владимир Иванович. В последние годы между нами было много недоразумений, запутавших наши добрые отношения. Мне хочется по-дружески сказать Вам, что я искренно и глубоко страдаю за Вас…”
Немировичу-Данченко судьба отпустила еще пять лет. Он успел поставить гениальные “Три сестры”, а в разгар войны добился открытия при Художественном театре Школы-студии, в которую сегодня ежегодно мечтают попасть тысячи талантливых молодых людей.
Его сердце остановилось 25 апреля 1943 года. Перед смертью он, по происхождению дворянин, по призванию — режиссер и продюсер, а по виду — преуспевающий буржуа, вдруг произнес: “Оттоптались мои ноженьки…”
