Петр Фоменко. Лучшее место для театра — там, где целуются

Он создал театр, который сначала получил фамилию, а потом и имя.

Петр Наумович Фоменко был не типичным знаменитым театральным режиссером и педагогом. Во-первых, он не любил всякие вручения и чествования. И у него на это были свои причины. Когда-то Фоменко неоднократно изгоняли из разных театров, называли “осквернителем русской классики”, естественно, запрещая спектакли. Зато после 60 лет он был трижды удостоен Государственной премии. По свидетельству его вдовы актрисы Майи Тупиковой, режиссер всегда нес эти деньги в свой театр, в частности, оплачивая съемное жилье артистам.Уже будучи знаменитым, он получил приглашение на постановку в легендарном французском театре Комеди Франсез. На встречу с труппой Фоменко явился в трениках и в очках, перевязанных веревочкой. Сам он никогда не встречал по одежке, в том числе, по словесной. Терпеть не мог, когда льстили, и выбирал тех, с кем можно поспорить. Именно так начались его добрые отношения с театральным критиком, лауреатом премии “Чайка” Мариной Тимашевой. И сегодня, в 91-й день рождения Петра Наумовича Фоменко, Марина Александровна рассказывает о нем.

— Марина, когда и как вы познакомились с Петром Наумовичем?

— Не могу назвать точную дату. Сначала я познакомилась не с ним, а со спектаклями его курса в ГИТИСе, о которых быстро заговорила вся Москва. Это, например, “Приключение” по произведению Марины Цветаевой, который поставил ученик Петра Наумовича Иван Поповски, он же в просторечии Ваня Поповски. Игрался он в аудитории ГИТИСа, попасть было невозможно. 

Я тогда работала на радио, делала обзоры спектаклей, которые мне нравились, говорила и о спектаклях “фоменок” — так сразу стали называть легендарный курс, набранный в 1988 году и получивший через пять лет статус театра. И в один прекрасный день мне позвонил Петр Наумович.

Мобильников тогда не было, позвонил на домашний телефон. Оказалось, он слушает радио. Потом выяснилось, что Петр Наумович вообще любил радиопередачи. Думаю, это связано с тем, что как для человека очень музыкального, для Фоменко всегда была важна живая речь, интонация, это очень чувствуется по его спектаклям.

В общем, он позвонил, чтобы обсудить то, что я говорила о его спектакле. Вскоре я стала ходить к нему в театр не по инициативе литературной части или пресс-службы, как это теперь называется, а по его личному приглашению.

 — А это естественный ход событий, когда руководитель курса, затем театра, названивает молодому критику?

— Это было абсолютно логично для Петра Наумовича и, конечно же, абсолютно ненормально с точки зрения общей ситуации. Иногда приходилось тратить довольно много времени на то, чтобы защитить того или иного постановщика от нападок, от чиновников, от произвола. При этом можно было не дождаться даже элементарного человеческого “спасибо”. 

А Фоменко был уже очень знаменит, ведь он еще в 1966 году поставил “Смерть Тарелкина” в Театре им. Маяковского. Затем он выпустил в Театре Ленсовета “Новую Мистерию-буфф” (спектакль был запрещен через год). В семидесятые Фоменко работал в ленинградском Театре комедии.

Как раз в эти годы он поставил два телефильма — “На всю оставшуюся жизнь” и “Почти смешная история”. То есть это был настоящий великий режиссер, с именем, которое не надуто, как нынешние мыльные пузыри. И вот такой человек звонит и обсуждает мои передачи. 

В общем, я стала ходить на все премьеры. Банкетов тогда не было, после спектаклей общаться не всегда получалось, зато в два часа ночи у меня стабильно раздавался звонок. Петр Наумович спрашивал, что я думаю, и при этом совершенно не хотел, чтобы его заливисто хвалили. А ведь абсолютное большинство режиссеров хочет слышать только “Ваше Величество, вы — гений”, повторяемое на все лады. Если ты этого не сделаешь, то сразу перестанут звонить и даже здороваться. 

Фоменко очень внимательно слушал все, что я ему говорила. Причем я могла говорить полчаса, он вообще не перебивал. А затем, буквально по пунктам, начинал обсуждать, с чем он согласен, с чем нет. 

Много позже, в 2008 году, когда у театра уже было его нынешнее здание, а о Фоменко узнали даже люди, которые никогда не ходили в театр, у меня были большие проблемы с его спектаклем “Бесприданница”. Я написала не очень хвалебную рецензию. И так получилось, что вскоре после премьеры мы оба оказались в поезде по пути во Псков. В этом городе друг Петра Наумовича актер, режиссер, литератор и пушкиновед Владимир Рецептер устраивал театральный фестиваль. Ну представьте, вы — великий режиссер, выпустили премьеру и получили от своего хорошего знакомого совсем не те оценки, которых ждали. Другой мог бы обидеться насмерть и, столкнувшись в вагоне поезда, пройти мимо с каменным лицом. А Петр Наумович всю ночь, что называется, под стук колес, разбирал со мной спектакль, раскрывал замысел, объяснял, почему сделал так, а не иначе… В общем, если он принимал человека, то принимал и его позицию, даже если она не совпадала с его собственной.

— В одном из юбилейных фильмов можно увидеть, как знаменитый-презнаменитый Фоменко сидит со своими друзьями, звучит гитара, при этом на столе чуть ли не газетка с нехитрой закуской, бутылочка…

— Петр Наумович был очень озорной. Он же в студенческие времена вылетел из Школы-студии МХАТ с клеймом “хулигана”. Сохранилось много легенд о проделках молодого Фоменко и его друга Саши Косолапова. Однажды они умудрились забраться на памятник Юрию Долгорукому и привязать к хвосту лошади шарики, а потом из кустов смотрели, как милиционеры пытались их снять. Но отчислили его после вот какого случая. В те времена была еще жива Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. Иногда она удостаивала визитом Школу-студию. И вот наступил день, когда назавтра ждали знаменитую актрису. Фоменко и Косолапов случайно оказались в приемной ректора, когда туда звонили от Ольги Леонардовны и просили передать, что она не сможет приехать. Но они решили устроить грандиозный розыгрыш. На следующий день к порогу Школы-студии подъехало такси, из него вышла дама, очень похожая на Книппер-Чехову. На самом деле это был Саша Косолапов. Обман был раскрыт только после того, как встреченная с большим почетом “гостья” прошла в кабинет ректора. Зачинщиком сочли Петю Фоменко и исключили из Школы-студии. Но даже после этого с ним продолжал заниматься знаменитый педагог Борис Вершилов, который считал, что у юноши большое актерское будущее.

И во всю оставшуюся жизнь Петр Наумович не растерял этого хулиганства.

— Интересно, как при таком характере ему удалось получить театр? Может быть, он умел разговаривать с чиновниками?

— Не умел и очень не любил. Это тоже очень известная история, когда он резко ответил всесильному ленинградскому партийному боссу Григорию Романову. Тот пришел в такое бешенство, что друзья Петра Наумовича спросили, много ли у него вещей, и посоветовали немедленно ехать на Московский вокзал и далее в столицу. После этого Фоменко запретили ставить и в Ленинграде, и в Москве, зато его бывший педагог Андрей Александрович Гончаров пригласил Петра Наумовича преподавать в ГИТИС, благодаря чему все, собственно, и случилось.

Вообще ситуации, когда из студенческого курса рождается театр, чрезвычайно редки. Но тогда, в конце 80-х вся театральная Москва говорила о студентах Фоменко. Я думаю, присвоение этому курсу статуса профессионального театра произошло и благодаря преподавателям ГИТИСа, многие из которых обладают хорошим вкусом и большими возможностями. Но представить, чтобы Петр Наумович ходил по кабинетам и просил, я не могу. Это исключено.

Поначалу им было выделено помещение кинотеатра “Киев”, который располагался в жилом доме. Очень смешно тогда рассказывал Петр Наумович, как пришел посмотреть, где же им предстоит обживаться. “Было очень темно, на экране шел фильм, в зале сидела только одна парочка и целовалась. Я подумал, что это очень хорошее место!”.

— Можно ли одним словом охарактеризовать стиль Фоменко как режиссера?

 — Не знаю…С одной стороны, это безусловно русский психологический ансамблевый театр, совершенно ясно, что Фоменко владел «школой». С другой, это театр нового времени. То есть правда, помноженная на театр, — правда чувств и отношений, но приподнятая над бытом, все чуть более эксцентрично, гротескно, нежно… 

Есть режиссеры, спектакли которых ты смотришь и прежде всего видишь, какие декорации, какие костюмы, как выставлен свет, как выстроена мизансцена. В них очень много идет от формы. Именно через внешнее критик (и зритель) начнет “разматывать” смысл спектакля. Но у Петра Наумовича все было ровно наоборот.  Например, известный спектакль, “Война и мир. Начало романа. Сцены”, который идет уже более 20 лет и который можно посмотреть в записи. Мне кажется, что зритель прежде всего будет вспоминать, с какой интонацией говорила Галина Тюнина, играя Анну Шерер, или как копалась в сумочке княгиня Болконская — Ксения Кутепова. И только потом вспомнит, какие декорации были в этот момент на сцене, кто где стоял…

Кстати, Фоменко с огромной благодарностью всегда говорил о Борисе Ильиче Вершилове, которого мы уже упоминали. Сейчас это трудно представить, но во времена студенчества Фоменко актерам в театре было запрещено затейливо интонировать, должна была звучать определенно поставленная речь, все остальное считалось формализмом. И, естественно, студентам преподавали ту же манеру. Так вот, Вершилов периодически закрывал изнутри дверь аудитории и говорил Петру Фоменко: “Давайте с вами поинтонируем” (примерно, как “Давайте с вами похулиганим”). 

Я думаю, что ключевое здесь — интонация, мелодия, артисты театра — как оркестр, исполняющий сложнейшую и чарующую музыку при невидимом дирижере-режиссере. Мне кажется, что о лучших спектаклях Фоменко можно говорить как о звучании слаженного оркестра, где каждый актер — инструмент со своим голосом. А поскольку он работал с грандиозными литературными текстами, то все вместе воспринимается как совершенное музыкальное сочинение. 

Его спектакли нравились театральным критикам, и они нравились публике, такое единство мнений случается довольно редко. При этом не могу себе представить, чтобы Петр Наумович сказал: зритель должен дорасти до моего творчества. То есть вот этого, плебейского высокомерия, так нынче распространенного, в нем не было ни на грош.

— На ваш взгляд, какие они — актеры Фоменко?

— Здесь надо начать с того, как он набирал тот самый первый свой курс. Ну какой “нормальный” педагог возьмет двух девочек-близнецов? Ну да, они могут сыграть “Двенадцатую ночь” Шекспира, а дальше-то что? Но Фоменко сумел сделать так, что на сцене вы никогда не перепутаете Полину и Ксению Кутеповых. Галина Тюнина пришла к нему не просто взрослой, она имела диплом Саратовского театрального училища и двухлетний опыт работы в Саратовском драмтеатре. Это прекрасная школа, но зачем педагогу готовый артист? Фоменко рискнул и не прогадал.

Другой саратовец, Рустэм Юскаев имел образование психолога, работал на военном заводе. Тагир Рахимов подделал паспорт, чтобы поступить к Петру Наумовичу. Когда вскрылась правда, Фоменко его не отчислил. А вот Мадлен Джабраилову он упорно не хотел брать только потому, что дружил с ее отцом, выдающимся артистом театра на Таганке. Никаких “позвоночников”, никакого блата — был его принцип. Мадлен целый семестр пробыла в группе вольнослушателей, прежде чем завоевала себе место на курсе, а потом и в труппе.

То есть каждый поступивший со своей нестандартной историей. У него, конечно, был отменный вкус на таланты. Кстати, можно вспомнить, что молодой Олег Меньшиков по-настоящему раскрылся после того, как сыграл в спектакле Фоменко “Калигула”, хотя, казалось бы, что общего между римским императором и Костиком из “Покровских ворот”, которого упорно продолжали видеть в Меньшикове другие режиссеры?

— А каким был Петр Наумович со своими актерами? Демократом или, как говорил Табаков, “в театре должен быть просвещенный абсолютизм”?

Олег Меньшиков: закрытый настежь

 — Он совершенно точно не был диктатором. Никогда не орал, не топал ногами, даже если у актеров что-то не получалось. Очень смешно обижался, если ему не нравилось происходящее на сцене. В новом здании у него была ложа, где Петр Наумович обычно сидел и непременно курил (тогда еще было можно). И вот актеры чувствуют — пропал запах табака, то есть Фоменко исчез. А он просто убегал из театра, потому что расстраивался…То есть в каких-то проявлениях он был ужасно трогательным.

Я не могу все рассказывать, но он сам говорил: часто, при выборе материала или при назначении на роль, он учитывал, что происходит с тем или иным артистом его труппы, и старался этим назначением поддержать человека, что-то ему объяснить, подсказать выход.

— Скоро 11 лет, как Петра Наумовича нет на свете. Многие тогда сомневались, что театр “устоит”, актеров называли чуть ли не сиротами. Как, на ваш взгляд, живут “фоменки” сегодня?

 — В театре по-прежнему идут спектакли Петра Наумовича, многим, таким как “Волки и овцы”, “Одна абсолютно счастливая деревня”, уже за 20 и даже за 30 лет, актёры иногда сетуют, что они уже слишком взрослые для своих героев и пора бы перестать играть эти роли, передать их тем, кто помоложе. Но на эти спектакли по сей день не попасть. Они смотрятся, это значит, что за ними ухаживают, о них заботятся. Там по-прежнему работает прекрасный директор Андрей Михайлович Воробьев. Театром “Мастерская Петра Фоменко” художественно руководит его бывший студент Евгений Каменькович, здесь работает Иван Поповски. Это не те люди, которые разрушат память о своем учителе. Не говоря уже об артистах.

Талантливый режиссер Юрий Титов поставил “Последние свидания” по Бунину и – совсем недавно — “Подарок” по Мопассану. Оба эти спектакля дышат тем же воздухом, они такие же легкие, музыкальные, как при Петре Наумовиче. Я думаю, что магия Фоменко никуда не исчезла.